Андрей Ланьков

Выходцы из КНДР в Южной Корее: проблемы и перспективы

Опубликовано в сбoрнике Института Дальнего Востока РАН, 2001 г.

Одним из интересных феноменов корейской истории последних лет стал рост числа бывших граждан КНДР, которым удается покинуть страну и так или иначе добраться до Южной Кореи, где они получают убежище. В результате в Республике Корея сформировалась небольшая община выходцев с Севера, которая в настоящее время насчитывает около полутора тысяч человек и очень быстро растет. Судьбе оказавшихся на Юге северян, а также отношению к ним со стороны властей и жителей Республики Корея и посвящена настоящая статья. В ней прослеживается история «проблемы перебежчиков», изменения южнокорейского законодательства и практики работы с беглецами с Севера и нынешнее положение северян в южнокорейском обществе.

Статья основана преимущественно на публикациях южнокорейской прессы. Несмотря на свою относительную немногочисленность, добравшиеся до Республики Корея северокорейцы привлекают немалое внимание местной прессы. В свое время (примерно до 1990 г.) главные мотивы этого интереса были отчетливо связаны с пропагандой, но в последние годы южнокорейских журналистов и ученых волнуют совсем другие вопросы. Судьбы оказавшихся на Юге граждан КНДР воспринимаются как некий индикатор тех процессов, что, скорее всего, развернутся в будущем, когда движение людей между Севером и Югом станет куда более интенсивным, чем сейчас.

Помимо газетных публикаций, при работе над статьей автор также опирался на свои личные впечатления от встреч и бесед с перебежчиками, многих из которых он знает лично.

***

По данным южнокорейского Министерства объединения, за период с 1953 г. до 1 января 2001 г. на территорию Республики Корея тем или иным способом перешли 1406 северокорейцев. 186 из них к настоящему времени скончались, а 33 выехали на постоянное место жительства в третьи страны (главным образом, в США), так что в начале 2001 г. в Южной Корее проживало 1187 перебежчиков из КНДР (см.Табл.1). Статистика эта, вероятно, не полна. Так, можно предположить, что на сторону Юга наверняка переходили и получали там убежище сотрудники северокорейских спецслужб, но эти переходы по понятным причинам достоянием публики не становились. Не исключено, что по сходным соображениям остались тайной и некоторые другие случаи переходов высокопоставленных северокорейских чиновников или военных на сторону Юга. Наконец. насколько мне известно, некоторые перебежчики требуют того, чтобы их переход оставался в тайне, и обычно такие просьбы учитываются властями. Таким образом, истинное число бывших северокорейцев, находящихся на Юге, по-видимому, может несколько превышать официально признанную цифру в 1406 человек, хотя разница между реальными и официальными данными едва ли очень велика.

Табл.1 Количество северокорейских перебежчиков, прибывших в Южную Корею

По данным официального веб-сайта Министерства объединения (www.unikorea.go.kr)

В любом случае, 1187 перебежчиков – это ничтожно малая часть 47-миллионного населения Южной Кореи. Интерес к проблемам этой, по сути, очень небольшой группы людей вызван тем, что перебежчики являются представителями «другой Кореи», и проблемы их адаптации в южнокорейском обществе, скорее всего, помогут предсказать, с какими сложностями столкнется Корея в том случае, если тоненький ручеек беженцев превратится в многотысячный поток, и уж тем более – в случае объединения страны, когда бывшие «южане» и бывшие «северяне» начнут жить в одном государстве и работать в одной экономике.

Для обозначения тех жителей КНДР, которые так или иначе перебрались в Республику Корея, в Южной Корее используются три различных термина, каждый из которых имеет свою семантическую (или, скорее, «семантико-политическую») окраску. Первый и самый распространенный из них – «тхальбукчжа» состоит из трех иероглифов «покинуть», «Север» и «лицо». Таким образом, его можно перевести как «лица, покинувшие Северную Корею». Под эту категорию попадают все эмигранты из КНДР, в том числе и те из них, кто не находится в Южной Корее – например, северокорейские беженцы в Китае. Второй термин, «вольбукчжа», используется несколько реже. Он состоит из иероглифов со значениями «прибыть», «Юг» и «лицо», так что его можно перевести как «лица, прибывшие на Юг». Третий термин – «квисунчжа» – состоит из иероглифов «вернуться», «повиноваться закону/законной власти», «лицо», и может быть переведен как «лицо, вернувшееся к повиновению законной власти». Этот термин отражает исторически важные претензии Сеула на роль единственно законной власти на всей территории Корейского полуострова, а не только южной его части. С точки зрения Сеула, КНДР является «самопровозглашенным» государством, а все его жители, по определению, – гражданами Республики Корея (в Пхеньяне придерживаются зеркально противоположной точки зрения).

Первые два термина («тхальбукчжа» и «вольбукчжа») нейтральны, в то время как «квисунчжа» имеет явную идеологическую окраску и у большинства жителей Юга сейчас ассоциируется с неистовой антикоммунистической пропагандой времен военных правительств. В настоящее время «квисунчжа», похоже, именно из-за своей излишней идеологизации и вызванных этим ассоциаций постепенно выходит из употребления. В настоящей статье мы будем называть переселенцев из Северной Кореи русским словом «перебежчик». Слово это не совсем адекватно, ибо в современном русском языке оно имеет четко выраженную негативную окраску, в то время как соответствующие корейские термины либо нейтральны либо официозно-положительны.

Беглецы с Севера появились в Южной Корее давно, с первых лет ее истории. Движение через 38-ю параллель началось в первые же месяцы после раздела страны. Оно было двусторонним: хотя в настоящей статье речь идет только о движении с Севера на Юг, не следует забывать и о существовании встречного потока, который в отдельные периоды был вполне сравним по интенсивности. В первые годы после Освобождения 38-я параллель сохраняла определенную прозрачность: хотя и советские, и американские военные власти пытались прекратить движение через границу, до 1950 г. в полной мере им этого добиться так и не удалось – для этого не было ни сил, ни средств, ни знания местной ситуации. С другой стороны, проходившие в 1945-1950 гг. в Северной Корее преобразования: земельная реформа, национализация промышленности, разгром некоммунистических партий и христианских организаций неизбежно порождали множество недовольных, которые в массовом порядке уходили в другую половину страны. Корейская война 1950-1953 гг. также привела к массовым миграциям. Сотни тысяч корейцев в силу самых разных обстоятельств покинули свои родные места, которые для многих из них после 1953 г. стали недоступными: военно-демаркационная линия колючей проволокой и минными полями разделила страну и на долгие десятилетия сделала невозможными любые контакты между Севером и Югом. Поскольку война (особенно ее первый, хаотический период) привела к параличу и без того не особо эффективного государственного аппарата Юга, не существует точных оценок числа прибывших туда беженцев из северокорейских провинций, но ясно, что речь идет о сотнях тысяч человек.

Таким образом, в 1945-1951 гг. миграции носили достаточно массовый характер, но после 1953 г. граница между Севером и Югом оказалась закрыта наглухо. К началу 1960-х гг. правительство КНДР создало крайне эффективную систему охраны границы, которая была направлена как «вовне» (против проникновения в страну южнокорейских агентов), так и «вовнутрь» (против несанкционированных попыток покинуть Северную Корею). Несколько километров минных полей, контрольно-следовых полос, проволочных заграждений превратили переход военно-демаркационной линии в исключительно опасное мероприятие, по сути – в почти гарантированное самоубийство. Перебраться на Юг морем со временем стало также непросто. Доступ на прибрежные пляжи для обычных граждан в КНДР закрыт, а само морское побережье отгорожено несколькими рядами колючей проволоки и контрольно-следовыми полосами, протянувшимися вдоль моря на сотни километров. Выход к побережью разрешен только на некоторых тщательно охраняемых участках. Относительно свободный доступ к морю имеют рыбаки, но именно поэтому они находятся под особо пристальным наблюдением властей. Вдобавок, после 1957-1960 гг., власти КНДР, действуя в соответствии с «Постановлением Кабинета Министров №149» провели выселение всех социально ненадежных элементов из приграничной зоны (расстояние до 20 км от 38-й параллели). Свой вклад в предотвращение побегов вносил и контроль над передвижением: после 1953 г. для поездки за пределы своего уезда северокорейцы должны были получать специальное разрешение от органов внутренних дел. В целом система контроля над населением работала весьма эффективно, однако малочисленность перебежчиков была вызвана и другими обстоятельствами – в первую очередь тем, что до 1965-1970 гг. Южная Корея отнюдь не превосходила Северную по уровню жизни. Немалую роль играла и эффективная пропаганда: в шестидесятые и семидесятые годы революционный энтузиазм был еще свеж, и основная масса жителей Северной Кореи поддерживала существующий режим. Поэтому перебежчиков было немного.

Понятно, что власти Сеула изо всех сил старались увеличить их количество. Помимо желания вносить разброд в стан противника и получать разведывательную информацию, в Сеуле руководствовались и внутриполитическим соображениями: в те времена властям приходилось всерьез думать об антикоммунистической пропаганде внутри страны, и перебежчики широко использовались в этой «идейно-воспитательной работе». Написанные ими (и отредактированные правительственными идеологами) книги об ужасах северокорейского коммунизма издавались большими тиражами, а сами перебежчики должны были регулярно выступать с разоблачительными антикоммунистическими лекциями в учебных заведениях и на предприятиях. Фактически эти выступления были для большинства перебежчиков их основной работой, которая, вдобавок, неплохо оплачивалась из средств официальных пропагандистских ведомств. Само существование перебежчиков должно было служить живым подтверждением социально-экономического превосходства Юга. Эта система сохранялась до начала 1990-х гг., когда вся структура учреждений, занятых пропагандой антикоммунизма в Южной Корее, лишилась правительственных дотаций и вскоре прекратила свое существование.

В 1960-1990 гг. подавляющее большинство перебежчиков было выходцами из северокорейской элиты. Оно и понятно: только представители немногих привилегированных групп имели тогда физическую возможность покинуть КНДР. Среди перебежчиков того времени были военные летчики, угнавшие на Юг свои самолеты, дипломаты и сотрудники внешнеторговых организаций, перешедшие на Юг через третьи страны, военнослужащие частей, расположенных вдоль военно-демаркационной линии, и поэтому знакомые с тем, как она охраняется, а также рыбаки, которым удалось обмануть бдительность многочисленных контролеров и надсмотрщиков.

Не удивительно, что в таких условиях перебежчики могли рассчитывать на щедрую помощь со стороны властей. В 1962 г., вскоре после прихода к власти военного правительства Пак Чжон Хи, в Южной Корее был принят первый законодательный акт, который определял отношение к перебежчикам – «Специальный закон о защите выходцев с Севера» (закон №1053). В 1978 г. парламент принял новый «Закон о защите перебежчиков», который с небольшими изменениями действовал до 1993 г. (закон №3156). Оба закона предусматривали весьма разнообразные меры, направленные на помощь перебежчикам. После перехода на Юг перебежчики получали пожизненное денежное пособие по одной из пяти категорий. Принадлежность перебежчика к той или иной категории определялась его заслугами перед новой родиной, то есть зависела от важности предоставленной им разведывательной информации и от его потенциальной пропагандистской ценности. Кроме этого, перебежчикам, доставившим в распоряжение Сеула особо ценные сведения или боевую технику, выплачивалось дополнительное вознаграждение, которое могло быть очень большим. Например, Ли Унъ-пхёнъ, угнавший в 1983 г. свой МИГ-19, получил вознаграждение в 120 миллионов вон.[i] По тем временам это была астрономическая сумма, что-то около 8 тысяч (!) среднемесячных зарплат! Впрочем, и без таких наград довольствия, регулярно получаемого рядовыми перебежчиками, вполне хватало для безбедной жизни. Государство обеспечивало их неплохими квартирами в Сеуле, которые бесплатно передавались им в собственность, а также помогало желающим поступить на учебу в любой, по их выбору, вуз (немаловажная привилегия в условиях Южной Кореи, где диплом престижного университета практически гарантирует жизненный успех). Военнослужащие при желании могли продолжить службу в армии Республики Корея, причем за ними сохранялось их северокорейское звание. Наконец, в течение некоторого времени после прибытия на Юг полагалась перебежчикам и личная охрана.[ii] Правда, накладывались на перебежчиков и ограничения – в частности, почти полный запрет на выезд за пределы страны (впрочем, и для рядовых южнокорейских граждан выезд за границу был до 1988 г. существенно ограничен).

Ситуация радикально изменилась в начале девяностых годов, после краха социалистической системы и развала СССР. С одной стороны, коммунистическая идеология перестала быть серьезной опасностью для Сеула, да и Север, пусть и сохранявший немалый военный потенциал, все больше казался пресловутым «бумажным тигром». С другой стороны, поток перебежчиков стал возрастать – как раз тогда, когда политическая надобность в них если не исчезла, то, во всяком случае, резко снизилась. Снизилось и «социальное качество» перебежчиков: помимо представителей северокорейской элиты, среди них все больше было выходцев из простонародья, информационная и пропагандистская ценность которых была невелика. Эти перемены отражали процессы, происходившие в КНДР: снижение эффективности пропаганды, нарастание экономических трудностей, ослабление контроля над населением. Немалую роль сыграли и перемены в Китае, который – пусть и немалыми оговорками – превратился в перевалочную базу на пути беглецов. Подавляющее большинство перебежчиков в последние годы добирается до Южной Кореи в два этапа: сначала они пересекают слабо охраняемую границу с Китаем и в течение некоторого времени скрываются в Манчжурии среди местных корейцев, а потом тем или иным путем добираются в Республику Корея (как мы увидим, последний этап путешествия связан с немалыми сложностями и доступен немногим).

Первым признаком перемен стало прибытие в Южную Корею бывших северокорейских лесорубов, работавших на территории российского Дальнего Востока. Некоторые из лесорубов смогли бежать из своих лагерей и тем или иным путем добрались до Южной Кореи, составив в 1994-1995 гг. более трети всех перебежчиков.[iii] В отличие от своих предшественников, эти люди не отличались образованием и не могли предоставить властям ценной разведывательной информации. В скором времени именно такие люди стали преобладать среди перебежчиков.

Хотя статистика доступна нам не в полном объеме, серьезные изменения в составе перебежчиков очевидны из справки, которая была подготовлена канцелярией премьер-министра по парламентскому запросу в октябре 2000 г. и рассматривала состав северокорейцев, прибывших на Юг в 1996-2000 гг.[iv] Среди них велика доля женщин, которые составляют примерно треть – 34,3%. По своему социальному происхождению 46,3% «новых» перебежчиков – это рабочие и крестьяне, то есть люди, не имеющие высшего (а часто – даже и полного среднего) образования. Еще 34,1% перебежчиков – это учащиеся (в основном школьники) и «лица без определенных занятий» (преимущественно женщины-домохозяйки). Служащие всех видов, в том числе партийные работники и учителя, составляют лишь 9,1% перебежчиков. Еще 6,7% перебежчиков 1996-2000 гг. – это дипломаты и работники заграничных учреждения КНДР, а 3,6% – военнослужащие. Таким образом, среди перебежчиков последних лет доля тех, кого можно считать представителями элиты или даже средних слоев северокорейского общества едва достигает 15-20%. Подавляющее большинство бывших жителей КНДР, прибывших в Республику Корея после 1995 гг. – это выходцы из северокорейских низов.

В изменившихся условиях Сеул не видел ни возможности, ни, главное, необходимости предоставлять перебежчикам прежние привилегии, и Закон 1962/1979 гг. был радикально пересмотрен. Новый Закон №4568 (июнь 1993 г.) и принятый в июле 1997 г. его уточненный вариант – Закон №5259 – предусматривают радикальное сокращение помощи перебежчикам. В частности, отменена система личной охраны, прекращено предоставление в собственность жилья, уменьшены привилегии в области образования и медицинского обеспечения. Резко сокращены и размеры денежных пособий. Времена, когда рядовой перебежчик мог вести вполне обеспеченную жизнь, при этом ничего особо не делая, канули в прошлое. В соответствии с Законом 1993/1997 г., перебежчики по прибытии в Южную Корею имеют право на три вида выплат. Во-первых, государство берет на себя выплату залога (только залога, а не собственно арендной платы!) за аренду жилого помещения общей площадью 7-10 пхён (25-35 кв.м, по нынешним южнокорейским меркам – крайне скромное жилище). Во-вторых, им выплачивается единовременное пособие в размере от 30 до 100 минимальных среднемесячных зарплат (корейский вариант российского МРОТа). Размер пособия, как и раньше, зависит от информационной и пропагандистской ценности перебежчика и в 2000-2001 гг. в среднем составлял 20 миллионов вон (15 тыс. долларов) на человека. Сумма эта сейчас примерно соответствует средней зарплате за год, и при умелом подходе она может стать некоторым подспорьем в новой жизни, но не освобождает человека от необходимости добывать хлеб насущный. В-третьих, как и раньше, особо ценным перебежчикам полагаются специальные премии. Они могут быть весьма значительными. Так, капитан северокорейских ВВС Ли Чхоль-су, угнавший в 1996 г. в Сеул свой МИГ-19, получил вознаграждение в размере 420 миллионов вон (несколько более полумиллиона долларов по тогдашнему курсу).[v] Бывший секретарь ЦК ТПК Хванъ Чанъ-ёп получил после своего побега из КНДР заметно меньшую, но все равно значительную сумму – 250 миллионов вон.[vi] Однако эти цифры не слишком типичны: 95% перебежчиков никаких специальных премий не получают вообще, так что для них все ограничивается разовым пособием и помощью с жильем.[vii]

Подтверждением радикального изменения политики Сеула в отношении северокорейских беженцев стала ситуация, сложившаяся в последние годы в Северо-Восточном Китае. После 1995 года, когда катастрофические наводнения в Северной Корее вызвали неурожай, за которым последовал голод, значительное количество северокорейцев перешло на территорию КНР (благо, корейско-китайская граница охраняется не в пример слабее 38-й параллели). Оценки их количества в прессе очень разнятся, что связано как с отсутствием надежной статистики, так и с постоянными колебаниями числа беженцев, но ясно, что это число измеряется многими десятками тысяч. По данным наиболее серьезного из известных мне исследований, численность беженцев весной 1999 года составляла от 143 тысяч (минимальная оценка) до 195 тысяч (максимальная оценка) человек.[viii] В своем большинстве беженцы сосредоточены в Манчжурии и зарабатывают себе на жизнь случайными заработками.

На первый взгляд, наиболее логичным решением проблем для многих беженцев была бы миграция в Южную Корею. Однако такие случаи носят единичный, исключительный характер. Вызвано это рядом причин, самой важной (но не единственной) из которых является откровенное нежелание Южной Кореи видеть беженцев у себя. Поскольку беженцы находятся на территории КНР нелегально, то выехать в Южную Корею официальным путем, с надлежащим образом оформленными документами, они не могут. В тех случаях, когда беженцу удается каким-то образом установить контакт с южнокорейским посольством или консульством, его встречают там отнюдь не с распростертыми объятиями и, как правило, решительно отказывают в помощи.[ix] Понятно, что подобная осторожная позиция во многом вызвана желанием избежать проблем в отношениях с Китаем, который, во-первых, тщательно оберегает свой нейтралитет во внутрикорейском конфликте, а во-вторых не стремится превращаться в перевалочный пункт для пестрой и небезопасной толпы рвущихся на Юг беженцев. Однако у пассивности Сеула есть и более серьезные причины: ясно, что беженцы – в своей массе малообразованные крестьяне – почти не имеют шансов успешно ассимилироваться в южнокорейское общество. Оказавшись в Южной Корее, они, скорее всего, станут дополнительным источником социальных проблем, да и расходов потребуют немалых. Кроме того, в последние годы Юг больше не стремится к полной и окончательной победе над Севером и, соответственно, к его дестабилизации – сохранение статус-кво устраивает Сеул куда больше. Поэтому беженцы, пытающиеся перебраться из Китая в Южную Корею, не находят поддержки у официальных представителей Республики Корея в КНР. До некоторой степени относиться это и к другим странам ЮВА, до которых порою через Китай добираются беглецы,[x] хотя в большинстве случаев путь через Таиланд или Бирму является наиболее надежным и посольство в Бангкоке оказывает перебежчикам содействие.[xi]

Исключением являются те немногие беженцы, которые представляют разведывательно-информационную или пропагандистскую ценность. Бывшие высокопоставленные военные, беглые сотрудники спецслужб или партийные работники могут рассчитывать на поддержку со стороны аппарата южнокорейских представительств, которые найдут способ вывезти их из Китая и доставить в Сеул. Легче попасть в Сеул и тем беженцам, которые каким-то образом смогли связаться со своими родственниками в Южной Корее и получить от них необходимое содействие в организации выезда, но таких счастливцев немного. Наконец, некоторым удается и просто нелегально добраться до Южной Корее на китайском корабле (если учитывать строгость пограничного контроля в КНР – непростая задача), а там сдастся властям. Столкнувшись с подобной ситуацией, южнокорейские власти волей-неволей принимают самостоятельно проникшего на их территорию перебежчика. Еще одной группой, которая пользуется определенными привилегиями, являются бывшие жители Юга, не по своей воле оказавшиеся на Севере, в основном – военнопленные времен Корейской войны или же рыбаки, захваченные северокорейским патрульными кораблями. В южнокорейской прессе широко освещаются периодические побеги на Юг бывших солдат и офицеров южнокорейской армии, которые не были возвращены КНДР после подписания перемирия в 1953 г. Впрочем, даже здесь бывают исключения. Можно упомянуть историю с Ли Чэ-гыном, бывшим южнокорейским рыбаком, корабль которого был захвачен ВМФ КНДР в апреле 1970 г. Ли в свое время добровольно согласился остаться в КНДР, но в конце концов был выслан в провинцию и 25 лет проработал на заводе в пров. Ю.Хамгён. В 1998 г. он бежал в Китай, но разрешения Сеула на въезд в Корею ему пришлось ждать целых два года – несмотря на активную поддержку религиозных организаций.[xii]

Разумеется, подобная сдержанность по отношению к беженцам не афишируется. Наоборот, время от времени в Сеуле декларируют свое желание помочь находящимся в Китае беженцам из КНДР. Так, в октябре 1999 года тогдашний Министр объединения Лим Тонъ-вон, выступая в южнокорейском парламенте, торжественно провозгласил, что Южная Корея готова принять «всех» беженцев с Севера. Тут же, однако, чиновники Министерства объединения поспешили разъяснить: министр, дескать, в своем заявлении имел в виду «тех беженцев, которые прошли все необходимые иммиграционные процедуры в южнокорейских представительствах за рубежом».[xiii] Понятно, что такое «разъяснение» фактически перечеркнуло само заявление, ибо беженцы из Китая, не имеющие никаких загранпаспортов (а часто – никаких документов вообще) пройти эти самые «необходимые иммиграционные процедуры» никак не могут.

Тем не менее, поток перебежчиков продолжает быстро возрастать. В 1998 г. на Юг перешел 71 бывший житель КНДР, в 1999 г. – 148, а в 2000 г. – 312. Это стало столь обычным явлением, что корейские газеты в последние 1-2 года больше не сообщают о рядовых перебежчиках. Какое-то внимание прессы сейчас привлекают либо групповые побеги, когда на Юг одновременно прибывают по 10-15 бывших жителей КНДР, либо же побеги людей, занимавших на Севере относительно высокое положение или чем-то еще примечательных. Времена, когда любой побег представлял из себя сенсацию, давно прошли, и информацию о рядовых перебежчиках теперь можно найти только в кратких пресс-релизах Национального управления разведки.

По прибытии в Корею перебежчики попадают в распоряжение южнокорейских «компетентных органов» (кор. квангйе кигван), в первую очередь – Национального управления разведки (бывш. южнокорейское ЦРУ) и Министерства объединения. В течение нескольких недель или месяцев их допрашивают, пытаясь выжать из них всю потенциально полезную информацию. В течение этого времени беглецы полностью изолированы от внешнего мира – фактически, они находятся под арестом, хотя и комфортабельным. >

После окончания допросов в «компетентных органах» рядовые перебежчики направляются на специальные курсы, цель которых – подготовить их к жизни в Южной Корее. С августа 1999 г. специально созданный учебный центр для перебежчиков действует в Ансоне – уездном городе примерно в 70 км к югу от Сеула (центр известен под сокращенным названием «Ханавон»). Программа центра рассчитана на три месяца и включает в себя 520 учебных часов, из которых примерно половина (268 часов) отводится на изучение особенностей южнокорейской культуры. Остальное время занимают практические занятия: основы компьютерной грамотности, ускоренные водительские курсы, даже основы кулинарии по-южнокорейски (большинство продуктов, которые встречаются на полках сеульских магазинов, северокорейцам неизвестно). На начало марта 2001 г. курсы в Ансоне окончили 248 человек, или примерно четверть всех находящихся в Южной Корее перебежчиков. Лекции в «Ханавоне» читают как штатные преподаватели, так и специально приглашенные профессора сеульских вузов. Однако по признанию большинства выпускников центра, эффективность обучения там оставляет желать лучшего. Преподаватели не могут приспособиться ни к специфическому словарю слушателей, ни к их не слишком высокому культурному уровню. Как заметил бывший выпускник центра в разговоре с корреспондентом журнала «Чосон чуган» весной 2001 г.: «Знаменитые профессора читали нам какие-то лекции, но, честно говоря, я совсем ничего не понимал». Впрочем, выпускники с благодарностью вспоминают занятия по основам компьютерной грамотности (30 часов) и, реже, основам вождения . Печальную известность получили часто происходящие в центре драки учащихся, а также нападения на сотрудников администрации и акты вандализма. Вообще работавшие в центре достаточно единодушно отмечают, что в случае конфликтов перебежчики прибегают к физическому насилию с легкостью, удивляющей мирных южан (обстоятельство, которое, впрочем, не вызывает удивление у автора, имевшего дело и с южанами, и с северянами).[xiv]

После окончания курсов перебежчик получает полагающееся ему единовременное пособие и отбывает на новое место жительство, которое на первых порах определяется властями. В последнее время северян стараются расселять на некотором удалении от столицы, в провинции, что зачастую вызывает у самих перебежчиков, рассчитывавших жить в Сеуле, немалое недовольство. [xv] В любом случае, с этого момента бывший гражданин КНДР оказывается предоставлен сам себе. Начинается новая жизнь, которая для большинства оказывается полной трудностей и разочарований.

Большее внимание к проблемам оказавшихся на Юге северян привлек инцидент, произошедший в феврале 1996 г. Главным его героем стал Ким Хёнъ-док, бежавший из Северной Кореи в Китай в октябре 1993 г. После разговора в южнокорейском посольстве в Пекине, которое, как и следовало ожидать, решительно отказало в содействии молодому (ему не было и 20 лет) кандидату в перебежчики, Ким Хёнъ-док отправился во Вьетнам и в сентябре 1994 г. через Гонконг все-таки добрался до Сеула. Там жизнь его складывалась не слишком удачно: выданных в качестве разового пособия денег хватило лишь на крохотную комнатку в Сеуле, а постоянную работу найти никак не удавалось. В феврале 1996 г., полностью разочаровавшись в «новой жизни», Ким Хёнъ-док вместе со своим старшим другом предпринял неудачную попытку побега – на этот раз уже из Южной Кореи, но был арестован и некоторое время провел в тюрьме. Инцидент этот привлек широкое внимание корейской прессы – пожалуй, это был первый повод для того, чтобы всерьез задуматься о проблемах культурной адаптации северокорейских беженцев, количество которых как раз тогда стало быстро расти. В 2001 г., размышляя о причинах своей неудавшейся попытки к бегству, Ким Хёнъ-док, который к тому времени окончил университет и стал сотрудником аппарата парламента, сказал: «Разочарование было большим. В первую очередь, было трудно выносить общественную атмосферу, в которой человека оценивают только по его деньгам».[i] В другом интервью повзрослевший (28 лет) Ким Хёнъ-док заметил: «Я больше не буду убегать никуда. Утопии нет нигде».[ii] Увы, осознание этого очевидного факта проходит для большинства перебежчиков весьма болезненно.

С редким единодушием и сами перебежчики, и работавшие с ними специалисты отмечают одну любопытную закономерность: чем более высокое общественное положение занимал человек в КНДР, тем, как правило, больше у него шансов на успех на Юге.[iii] Бывшие северокорейские дипломаты, чиновники, офицеры, как правило, смогли приспособиться к реальностям южнокорейского общества и занять в нем неплохое положение. С другой стороны, бывшие лесорубы, крестьяне или рыбаки и в Южной Корее оказываются на низших ступенях общественной лестницы: как правило, им не удается получить образование (обычно они и не пытаются этого сделать), а их адаптация к новым условиям протекает с большим трудом. Именно с выходцами из северокорейской элиты связаны почти все примеры удачных карьер перебежчиков. Ли Чонъ-гук, бывший повар элитарного пхеньянского ресторана «Чхонрюгван» (по статусу – нечто вроде «Метрополя» в Москве советских времен) создал в Южной Корее сеть ресторанов.[iv] Син Ёнъ-хи, бывшая танцовщица ведущей северокорейской танцевальной труппы «Мансудэ», на Юге стала актрисой, с некоторым успехом играющей в телесериалах.[v] Ее муж Чхве Се-ёнъ, сын заведующего финансовым отделом ЦК ТПК, руководит собственной фирмой, которая занята валютными операциями.[vi] Даже Ё Ман-чхоль, бывший капитан Министерства общественной безопасности (северокорейской полиции) смог открыть небольшой ресторан в Сеуле (вообще общепит по каким-то причинам пользуется особой популярностью среди перебежчиков, многие из которых заняты в этом бизнесе).[vii] Список преуспевших перебежчиков из числа представителей элиты можно продолжать и продолжать. Некоторым удалось устроиться в исследовательские центры, занимающиеся проблемами Севера, но эта – в целом неплохо оплачиваемая – работа доступна только образованным перебежчикам. Например, Чанъ Хэ-сонъ, который в свою бытность на Севере специализировался на радиопьесах о страданиях южнокорейского народа под гнетом американских империалистов и их марионеток, ныне работает в Институте политики объединения и продолжает свою литературную деятельность, переключившись теперь на северокорейские темы.[viii] Многие северокорейские военные продолжили службу в южнокорейской армии, главным образом – в органах разведки или спецпропаганды. Например, упоминавшийся выше летчик-истребитель Ли Унъ-пхёнъ, который в 1983 г. угнал в Сеул свой МИГ-19, стал полковником и преподавателем военной академии.[ix]

Большинство бывших северокорейских студентов воспользовалось своим правом на льготное поступление в вузы и после их окончания также устроилось относительно неплохо. Так, недавно журнал «Чосон вольган» проследил судьбы 11 северокорейских студентов, которые в 1989-1990 гг. учились в СССР и странах Восточной Европы и оттуда перешли в Южную Корею. Кем они стали после 10 лет жизни на Юге? Среди них сейчас есть два директора ресторанов, владелец ресторанной сети, сотрудник корпорации LG, писатель, зубной врач и два предпринимателя-программиста (вместе управляют успешной компанией, действующей преимущественно на американском рынке). Трое из 11 постоянно живут за пределами Кореи: два человека торгуют автомобилями в СНГ, а один владеет фирмой в Польше.[x] Еще один (хорошо известный российской колонии в Сеуле талантливый программист и предприниматель Ким Чи-иль) также фактически постоянно живет в Америке, бывая в Корее лишь наездами.[xi]

Однако все эти примеры относятся только к представителям северокорейской политической и интеллектуальной элиты, доля которых в общей массе перебежчиков теперь невелика и, как мы уже говорили, снижается. В своем большинстве перебежчики отнюдь не преуспевают материально – наоборот, большинство из них живет в бедности. По данным корейских социологов, в 2000 г. из 924 обследованных перебежчиков 55,8% (больше половины!) были безработными – и это в стране, где уровень безработицы составил лишь 4%! 16,5% работали по найму в фирмах, 9,1% были независимыми предпринимателями, и 1,7% работали в научно-исследовательских центрах и вузах. Остальные были нетрудоспособны по возрасту или по состоянию здоровья.[xii] Неудивительно, что и доходы перебежчиков очень невелики. В начале 2001 г. среднемесячный доход среди них составлял 960 тысяч вон (770$) на семью.[xiii] Для сравнения: по данным Национального управления статистики, среднемесячный доход южнокорейской городской семьи в первом квартале 2001 г. составил 2 миллиона 560 тысяч вон (2000$).[xiv] Таким образом, средний доход семей перебежчиков был почти в три раза ниже дохода средней южнокорейской городской семьи – огромный разрыв, особенно если принимать во внимание довольно эгалитарный характер южнокорейского общества, где различие между бедностью и богатством не слишком велико. Не удивительно, что в ходе опроса 82,9% семей перебежчиков заявили, что «сильно не удовлетворены» своими доходами.[xv]

Впрочем, материальные трудности перебежчиков не следует и преувеличивать. Речь идет о бедности относительной, по сравнению с окружающими, но никак не абсолютной. В абсолютных показателях перебежчики – даже самые неудачливые из них – живут заметно лучше, чем жили бы на Севере. Относится это даже к тем, кто по северокорейским меркам входил в состав элиты. На часто задаваемый перебежчикам из пхеньянской верхушки вопрос «А почему Вы, будучи выходцем из привилегированных слоев Севера, перешли на Юг?», Чо Сынъ-гун ответил «Если бы я бы сыном Ким Ир Сена, то действительно не знаю, бежал ли бы я в Южную Корею. Однако если говорить о тех, кто ниже такого уровня, то даже северокорейский министр или зам.министра живут хуже простого южнокорейца».[xvi] Основные проблемы бывших северян связаны не с абсолютной , а с относительной бедностью, с контрастом между преувеличенными ожиданиями и реальностью, а также с трудностями психологического характера.

Одной из главных психологических проблем, с которыми приходиться иметь дело перебежчику, остается беспокойство за оставшихся на Севере родных. Хотя надежных сведений о судьбах семей перебежчиков нет, не остается сомнений, что побег ведет к серьезным репрессиям. Беспокойство за семью и чувство вины перед ней характерно для большинства беглецов. Как пишет корреспондент журнала «Тонъа чуган»: «Перебежчики, которые покинули Север тайно, без ведома большинства членов семьи, испытывают серьезные психологические трудности из-за чувства вины перед семьей и проблем адаптации к южнокорейскому обществу».[xvii] Многие стремятся организовать побег своих родных и близких, и некоторым это удается. Сейчас, когда для граждан Южной Кореи въезд в Китай стал практически свободным, и когда граница КНДР и КНР ежедневно пересекается сотнями беженцев, организация подобного побега с помощью посредников вполне реальна, хотя и требует немалых денег и усилий. В декабре 2000 г. южнокорейская полиция раскрыла целую организацию, специализирующуюся на вывозе родственников беглецов. За организацию побега эти посредники просили от 10 миллионов вон (от 8 тыс. долларов). На эти деньги они изготовляли поддельные паспорта и иные документы, а также давали взятки китайским чиновникам. Группа успела вывести из Манчжурии в Южную Корею 11 граждан КНДР, которые были освобождены от ответственности.[xviii] Другая организация, также занимающаяся изготовлением фальшивых документов (не только для беглецов из КНДР, но и для других желающих нелегально проникнуть в Южную Корею) была раскрыта полицией в апреле 2001 г.[xix] Нет сомнений, что существуют и иные подобные группы: если есть спрос, будет и предложение. По словам перебежчиков, более трети из которых пытается вывезти в Южную Корею свои семьи, нелегальная доставка северокорейца из Китая кораблем стоит около 5 млн. вон, самолетом – в 2-3 раза дороже.[xx]

Не оставляет перебежчиков и страх за свою собственную жизнь. По данным проведенного в 1999 г. исследования, 65% их них боятся стать жертвой покушения.[xxi] В действительности эти страхи, скорее всего, сильно преувеличены. Пока достоверно известен только один случай убийства перебежчика северокорейскими агентами – причем случай весьма специфический. В феврале 1997 г. в Сеуле был убит Ли Хан-ёнъ, племянник первой жены Ким Чен Ира, который бежал на Юг еще в 1982 г. Судя по всему, этот акт был направлен на устрашение другого перебежчика из рядов правящего клана – бывшего секретаря ЦК ТПК Хванъ Чан-ёпа, который незадолго до этого отказался возвращаться в Пхеньян и укрылся в Южной Корее. Нельзя исключать, что были и другие покушения, которые по тем или иным причинам было решено не предавать огласке, но в любом случае вероятность пасть от пули северокорейского киллера для большинства перебежчиков пренебрежимо мала (лихие сеульские водители представляют из себя куда большую угрозу). Однако страхи, пусть и необоснованные, иррациональные, существуют и не могут не влиять на жизнь перебежчиков.

Испытывают северяне и языковые проблемы. Само по себе различие между северным и южным вариантами корейского литературного языка невелико, однако северян сбивают с толку два обстоятельства, обычные для современной южнокорейской языковой практики: широкое употребление английских заимствований (часто в оригинальном латинском написании) и эпизодическое использование иероглифической письменности. В особой степени это относится к специальным текстам и всяческой технической документации, в которой и английские заимствования, и иероглифические написания встречаются очень часто. Хотя на Севере основы иероглифики и входят в школьную программу, но преподается этот предмет крайне поверхностно, и на практике иероглифы в КНДР не используется, так что подавляющее большинство северян владеет только алфавитной формой корейского письма.[xxii] Преподавание английского также поставлено в Северной Корее не лучшим образом – особенно по сравнению с Югом.

Дети перебежчиков испытывают немалые проблемы в школе. Работающие с ними добровольцы из числа южнокорейских студентов говорят по этому поводу: «Поначалу они (дети северян – А.Л.) понимают не более 50% урока, структура контрольных и содержание учебников для них непривычны, поэтому первые оценки вызывают большое разочарование. Трудности вызывает и то обстоятельство, что во время побега они пропустили от одного до трех лет учебы и не могут заниматься со сверстниками, а вынуждены учиться вместе с детьми младшего возраста».[xxiii] Во время опроса детей перебежчиков, который был проведен летом 1999 г., 34% школьников оценили свои отношения с одноклассниками как «плохие».[xxiv]

Однако главные проблемы – это психологические или, скорее, социально-психологические. По понятным причинам, перебежчики менее откровенны в своих интервью с представителями южнокорейской прессы, чем, скажем, в беседах с автором этих строк, но общая картина хорошо ощущается и из опубликованных материалов. Даже человек с образованием и немалым жизненным опытом, оказавшись в совершенно чуждом ему обществе, неизбежно теряется. Первые сложности вызваны незнакомым традициями, странным укладом жизни. Привыкание к внешней стороне рано или поздно, но происходит, и тогда на первый план выступают иные отличия. Северянин быстро обнаруживает, что стиль отношений в южнокорейском обществе во многом отличается ото того, к которому он привык. Южнокорейский левый журналист отмечает: «Северокорейцы, не привыкшие к капитализму, удивлены индивидуалистическим стилем отношений между жителями Юга».[xxv] Действительно, автору от не раз приходилось слышать от живущих на Юге северян, что южане «эгоцентричны», «корыстны», «холодны», и, главное, «высокомерны к бедным и неудачливым» -- а именно бедными и неудачливыми не без оснований ощущает себя большинство перебежчиков. Как сказал по этому поводу один из самых, казалось бы, удачливых беглецы (владелец большой сети ресторанов) Чон Чхоль-у: «Север живет бедно. Но насколько он беден, настолько же и внимательны его люди друг к другу. Там нет здешнего бессердечия […] Здесь общество, в котором все решают деньги».[xxvi] Некоторые интервью настолько критичны, что их переиздают на Севере для использования в качестве пропагандистских материалов (разумеется, несколько отредактировав)! [xxvii]

В последние годы беженцы все активнее вовлекаются в преступную деятельность. Так, в 1996 г. сенсацию в корейской прессе вызвал побег на Юг Чонъ Сун-ёнъ, дальней родственницы основателя концерна «Хёндэ», и ее двух детей. Встретили их с редкостной помпой, но летом 2000 г. у этой истории появился неожиданный эпилог: сын Чонъ Сун-ёнъ был осужден за вторичную кражу мотоцикла и вовлечение малолетних в проституцию, а сама она – за мошенничество.[xxviii] На начало 1999 г. было зарегистрировано 66 преступлений, совершенных выходцами из Северной Кореи, причем большинство правонарушений совершили те, кто прибыл на Юг в течение последнего десятилетия. 414 перебежчиков 1953-1990 г. совершили за все время своего пребывания в Южной Корее 23 преступления, в то время как 308 перебежчиков 1990-1998 гг. за куда более краткий срок совершили 43 преступления.[xxix] Эта статистика, как представляется, может быть объяснена двумя связанными друг с другом обстоятельствами: резким снижением финансовой помощи перебежчикам после 1993 г. и существенным изменением их социального состава.

***

Как уже говорилось неоднократно, перебежчики представляют из себя ничтожную в статистическом отношении группу. Однако опыт их ассимиляции на Юге исключительно важен для будущего Корейского полуострова. Какие же выводы можно сделать из событий последних лет? Не претендуя на точность прогнозов, мы все-таки решимся подвести некоторые итоги и сделать некоторые предсказания относительно дальнейших судеб миграции между Югом и Севером.

Притягательность Юга для жителей Севера, скорее всего, сохранится надолго. Разрыв в уровне жизни между Севером и Югом огромен, ВНП на душу населения равняется 10 тыс. долларов на Юге и 500 дол. на Севере. Даже при самых благоприятных сценариях развития ситуации на Корейском полуострове ликвидация этого разрыва займет не одно десятилетие. Огромная разница в уровне жизни сама по себе, вне зависимости от политических и культурных факторов (тоже достаточно важных), делает Южную Корею исключительно притягательной для северян. В настоящее время, однако, приток беженцев относительно невелик – несколько сотен человек в год. Массовым миграциям пока препятствует несколько обстоятельств. Во-первых, власти КНДР, которые сейчас довольно терпимо относятся к побегам своих голодных подданных в Китай, по-прежнему рассматривают побег в Южную Корею как тяжкое политическое преступление. 38-я параллель тщательно охраняется, а семьи перебежчиков ждет суровое наказание. Во-вторых, власти Республики Корея, несмотря на все свои официальные декларации, в последние годы не слишком-то стремятся принимать у себя северокорейских беженцев и фактически препятствуют их проникновению в страну. В-третьих, уже много десятилетий Пхеньян проводит эффективную политику информационной самоизоляции, лишая свое население доступа к зарубежной информации и, в особенности, к информации о Южной Корее. В результате лишь сравнительно небольшая часть жителей КНДР имеет адекватное представление о том, насколько велик разрыв в уровне жизни между Севером и Югом.

В ближайшем будущем поток перебежчиков, скорее всего, будет нарастать. В силу острого экономического и финансового кризиса власти КНДР вынуждены были существенно ослабить контроль над населением. Вдобавок, информация о реальном положении дел в Южной Корее продолжает постепенно распространяться в КНДР. С другой стороны, власти Сеула едва ли пойдут на то, чтобы выдавать тех перебежчиков, которым так или иначе удалось добраться до территории Южной Кореи. Прямой отказ от приема попавших в Южную Корею бывших граждан КНДР означал бы разрыв с едва ли не важнейшей составной частью официальной южнокорейской государственной мифологии – с претензией Сеула на роль законного правительства всей Кореи. Вдобавок, подобный отказ вызвал бы резкие протесты со стороны южнокорейских общественных организаций всех направлений – от лево-националистических до традиционно-антикоммунистических. С другой стороны, возможно и даже вероятно дальнейшее сокращение всяческих льгот и пособий рядовым перебежчикам (вплоть до полной их отмены).

Нельзя исключать, что ближайшие годы могут произойти радикальные изменения ситуации в Корее. Ясно, например, что серьезные реформы в КНДР, по крайней мере на первых порах, приведут к дальнейшему увеличению числа перебежчиков. Нельзя исключать и обострения кризиса в КНДР, который может закончиться крахом нынешней системы и, возможно (но не обязательно) последующим объединением страны по германскому образцу. Этот вариант означает еще более резкий рост числа перебежчиков. Наконец, даже при сохранении нынешних «темпов роста» ежегодное удвоение количества беженцев через несколько лет приведет к тому, что «северокорейская община» на Юге превратится в заметный фактор социальной, экономической и политической жизни. Вероятнее всего, не за горами времена, когда количество бывших северян на Юге будет измеряться десятками тысяч.

Судя по всему, для большинства переселенцев с Севера приспособление к новому стилю жизни будет непростым. Проблемами станет незнание английского и иероглифики, неумение обращаться с южнокорейским оборудованием любого вида, отсутствие требующегося в условиях Юга образования и, особенно, культурно-психологическое отчуждение от «местных». Практически это означает, что подавляющее большинство бывших жителей КНДР может на Юге рассчитывать только на самую неквалифицированную и, соответственно, плохо оплачиваемую работу. Главным конкурентным преимуществом северян (поскольку речь идет о неквалифицированном физическом труде) является, конечно, низкий уровень потребностей и готовность работать за минимальную и неприемлемую для большинства южан зарплату. В этом отношении северяне, если они начнут появляться на Юге в заметных количествах, вполне готовы занять ту «социальную нишу», которая в настоящий момент принадлежит многочисленным «гастарбайтерам» – иностранным рабочим из Китая, государств Южной и Юго-Восточной Азии. В конце 2000 г. в Южной Корее находилось не менее 260 тысяч таких рабочих.[xxx] По-видимому, практически все они могут при необходимости быть заменены северокорейскими иммигрантами, так как представители южнокорейских низов крайне неохотно идут на выполняемые иностранцами работы "3D": Difficult, Dirty, Dangerous – «тяжелые, грязные, опасные»).

Однако непонятно, до какой степени согласятся северокорейцы на те «правила игры», которые приняты сейчас иностранными рабочими. «Гастарбайтеры» из Китая и ЮВА изолированы от южнокорейского общества и воспринимают свое пребывание в Корее как временное, их главная цель – тяжелым трудом заработать побольше денег и через несколько лет вернуться на родину, где их скромные по корейским меркам сбережения часто превращаются в настоящие состояния. С этим, а также и с крайней шаткостью их юридического положения (большинство «гастарбайтеров» находится в Южной Корее нелегально), связана нынешняя «покладистость» иностранных рабочих, отсутствие забастовок и иных серьезных конфликтов. Они – люди чужие и временные, они знают, на что идут, и не без оснований надеются, что после нескольких лет тяжкого труда их ждет достаток дома. Положение северокорейских мигрантов будет совсем иным…

С другой ситуацией, скорее всего, столкнутся представители северокорейской элиты – как верхушки номенклатуры, так и определенных секторов интеллигенции. Нынешний немалый спрос на их услуги в Южной Корее связан с тем, что они могут выступать в качестве интерпретаторов северокорейских событий, а также во многом определяется интересом к «северокорейской экзотике». В случае массового притока выходцев из северокорейской верхушки на Юг шансов найти приличное место у них, скорее всего, будет гораздо меньше, чем сейчас. Многим северокорейским инженерам, учителям, врачам, если они смогут и захотят мигрировать на Юг, придется осваивать специальности посудомойки, грузчика и чистильщика сапог. Однако и после окончания нынешнего «повышенного спроса» на северокорейскую тематику у многих представителей северокорейской элиты в силу их лучшего образования и связей будут шансы успешно приспособиться к новым условиям. Наиболее удачливые из них, скорее всего, и далее будут играть роль своеобразных «компрадоров» – посредников и консультантов, обеспечивающих взаимодействие между экономической и политической верхушкой Юга и Северной Кореей (вне зависимости от того, будет ли та представлять из себя независимое государство или нет). Как показывает опыт перебежчиков, культурные и социально-психологические различия между двумя корейскими обществами настолько велики, что потребность в таких консультантах и посредниках, скорее всего, сохранится на многие годы.

В любом случае, при любом повороте событий, «северокорейская община» в ближайшие десятилетия будет расти и неизбежно превратиться в важный фактор жизни Республики Корея.