Андрей Ланьков

Северокорейские реформы: первая годовщина

Опубликовано в журнале «Русский фокус» № 30 (112), 8-14 сентября 2003 г. под заголовком «Ким Чен Ир - сам себе Гайдар»

(Воз)рождение рыночной экономики? Торговка овощами на пхеньянской улице (апрель 2003 года, фото Andrew Graham)

Северная Корея - необыкновенная страна. Экономическое значение ее ничтожно. По уровню ВВП на душу населения (что-то около 700-1000 долларов в год), Корея находится примерно на одном уровне с Мозамбиком и Йеменом. Численность населения у КНДР то же примерно такая же, что у этих двух государств. Однако пхеньянские новости попадают на первые полосы ведущих газет куда чаще, чем сообщения из Могадишо или Саны.

У международного интереса к Пхеньяну есть две главные причины. Во-первых, правительство Северной Кореи вот уже десять лет с исключительным мастерством использует свой ракетно-ядерный потенциал для международного шантажа в особо крупных размерах. Этот дипломатический успех выглядит особенно впечатляющим, если учесть скромные размеры и низкую надёжность этого самого потенциала. Во-вторых, удивление вызывает само существование в наши дни классического сталинистского режима - тем более, что режим этот находится в одном из самых динамичных регионов планеты.

Действительно, никто не ожидал, что единственная в мировой истории сталинистская монархия окажется столь живучей. После 1990 г. скорое её падение предрекали многие - однако и поныне портреты Кимов красуются на пхеньянских перекрёстках. Тем не менее, девяностые годы были для КНДР тяжёлым временем. С шестидесятых годов северокорейская пропаганда твердила, что Северная Корея достигла «полной экономической самодостаточности». Эти заявления были далеки от действительности: на протяжении всей своей истории КНДР крайне зависела от импорта советских и китайских технологий, вооружения, обрудования и, особенно, энергоносителей. Всё это поставлялось Пхеньяну по льготным ценам, часто - по бартеру, в обмен на низкокачественную северокорейскую продукцию (если северокорейские заводы умудрялись произвести что-то относительно конкурентоспособное, то такую продукцию продавали на Запад за валюту - нередко вопреки существующим соглашениям с Москвой). Впрочем, даже льготные поставки оплачивались не полностью и с опозданием. Пхеньян находился в полной уверенности, что Москва и Пекин не будут особо придираться - и был прав. Дело тут было не столько в идеологической солидарности, сколько в старых как мир геостратегических соображениях: Северная Корея играла роль буфера между американскими войсками в Южной Корее и промышленными районами китайской Маньчжурии и советского Дальнего Востока. Кроме того, пхеньянская дипломатия с блеском играла на советско-китайских противоречиях - и добивалась щедрой помощи от обеих соперничающих коммунистических держав (впрочем, Советский Союз обычно давал много больше).

Однако в начале девяностых ситуация изменилась. С окончанием Холодной войны ушли в прошлое и советско-американское противостояние, и советско-китайское соперничество. Это означало, что у Москвы больше не было геополитических причин для поддержки Пхеньяна. Постсоветская Россия не собиралась тратить средства на субсидирование страны, которая и в советские-то времена не считалась верным союзником. Аналогичные перемены произошли и в Китае, который тоже стал приводить свою внешнюю политику в соответствие с принципами экономической рациональности. С начала девяностых годов Россия и Китай стали требовать от северокорейских партнеров оплаты поставов в твердой валюте и по ценам мирового рынка. Эти требования трудно было назвать чрезмерными, но Пхеньян к ним готов не был. Платить ему было нечем. В результате северокорейский импорт из СССР/РФ за четыре года (1990-1993) сократился в восемь раз, с 1,52 до 0,19 млрд.дол.!

Потеря скрытых советских субсидий нанесла тяжёлый удар по экономике КНДР. В 1990 г. ВНП Северной Кореи сократился на 3,7%, в 1991 г. - еще на 5,1%. С этого времени и до 1999 г. страна испытывала «отрицательный экономический рост». В результате к 1999 г. северокорейский ВНП составлял примерно 60% от уровня 1989 г. К концу девяностых, примерно две трети промышленных предприятий страны не работали из-за нехватки топлива, электроэнергии и износа импортного оборудования, к которому не было комплектующих.

Наиболее драматический поворот события приняли в сельском хозяйстве. Для того, чтобы обеспечить физическое выживание населения, КНДР должна производить примерно 6 миллионов тон зерна. В этом случае, с учётом потерь при хранении и перевозке, на каждого из жителей страны приходилось бы примерно 500 г зерновых в день. О других продуктах речи не идёт: питание северокорейцев давно уже состоит исключительно из риса, кукурузы и ячменя - мясо им даже в лучшие времена выдавали 2-3 раза в год. Однако уже в 1993 г. было собрано всего лишь 4,3 млн тон зерновых. Страна оказалась на грани голода.

По настоящему голод начался в 1995 г., когда на Корейский полуостров обрушились проливные дожди. На Юге их, в общем-то, и не заметили. На Севере же они привели к катастрофе. Террасные поля, за устройство которых долгие годы ратовал сам Великий Вождь, оказались смыты водяными потоками в считаные часы. На протяжении 1996-1999 гг. сбор зерновых колебался на уровне 3-3,5 млн тон, то есть был почти в два раза меньше минимально необходимого. В 1995-96 гг. в большинстве районов страны прекратилась выдача продуктов по карточкам. Правительство продолжало снабжать по старой схеме только Пхеньян и его округу (голодный бунт в окрестностях столицы имел бы катастрофические последствия), а также, разумеется, армию и полицию. Остальное население было предоставлено своей собственной судьбе.

Пока невозможно сказать, сколько человек погибло в результате голода 1995-1999 гг. Разумеется, никаких официальных цифр по этому поводу опубликовано не было. Если верить самым мрачным оценкам, то голод унёс до двух миллионов жизней или 8-9% всего населения страны. Оптимисты считают, что жертв было меньше - примерно 200-300 тысяч. В любом случае ясно: во второй половине девяностых годов в Северной Корее произошла гуманитарная катастрофа огромного масштаба.

Голод был преодолен в результате усилий международных организаций, которые организовали массовые поставки зерна, продовольствия и удобрений. Парадоксально, что главными донорами выступали США и Южная Корея - страны, которые формально находятся с Северной Кореей в состоянии войны (Корейская война 1950-53 гг. закончилась подписанием не мирного договора, а соглашения о прекращении огня). Более того: именно южнокорейская помощь - как явная, так и скрытая, в виде разнообразных субсидий и гарантированных сеульским правительством южнокорейских инвестиций - стала главным фактором, который сделал возможным возобновление экономического роста в 2000 г.

Причина этого необычайного добросердечия по отношению к традиционному противнику понятна: в Сеуле сейчас превыше всего ценят сохранение стабильности на Корейском полуострове. Южная Корея не стремится к победе в затянувшейся гражданской войне. Ясно, что коллапс Пхеньяна приведет к объединению страны по германскому образцу, а такое объединение будет стоить «победителям» очень дорого. Кроме того, в Сеуле не исключают, что северокорейский режим, столкнувшись со смертельной опасностью, может пойти на военные авантюры. Отсюда - стремление откупиться от неприятностей, оказывая обанкротившемуся противнику экономическую помощь.

Однако даже в условиях жесточайшего кризиса северокорейское руководство не сделало, казалось бы, очевидного шага: оно не пошло на экономические реформы. До середины девяностых годов в Северной Корее в полном объеме сохранялась сталинистская командная экономика со всеми ее прелестями: колхозной системой, жёстким распределением ресурсов, карточной системой. Даже очевидный успех китайских реформ не оказал на Северную Корею заметного влияния. Северокорейские лидеры знали о китайских успехах - однако подражать им не спешили.

Причина подобной осторожности - политическая. В Пхеньяне не забывали, что совсем рядом находится «вторая Корея» - мощная, процветающая, демократическая (или, по крайней мере, быстро демократизирующаяся) держава. Экономический разрыв между Севером и Югом огромен: по существуюшим оценкам, ВВП на душу населения на Юге в примерно в 15 раз выше, чем на Севере. Основная масса северокорейцев не имеет представления о том, насколько велик этот разрыв. Контакты населения с внешним миром жёстко ограничены, а наличие в доме радиоприёмника со свободной настройкой является уголовно наказуемым преступлением. Северокорейская пропаганда изображает Юг как «ад на земле», нищую американскую колонию - и значительная часть населения КНДР верит этой пропаганде. Пока верит...

Кроме того, в Пхеньяне понимают, что в случае падения режима нынешним правителям едва ли удастся последовать примеру элит бывшего СССР и переквалифицироваться из управленцев в собственников. Капитализм в объединенной Корее будут строить не прозревшие в одночасье секретари обкомов, а управленцы LG и Samsung'а. Низложенным правителям, скорее всего, придётся держать ответ за свои былые прегрешения - а прегрешений этих накопилось немало (куда больше, чем у шельмуемой ныне восточногерманской команды Хонекера).

Поэтому и Ким Ир Сен, и его наследник Ким Чжон Ир относились к реформам настороженно. Пхеньян не был готов рисковать политической стабильностью даже ради явных экономических выгод. В конце концов, северокорейская верхушка и так живёт неплохо: денег от сбыта фальшивых долларов, контрабанды оленьих пантов и иных подобных мероприятий им вполне хватает и на хороший коньяк, и даже на «Мерседессы» (любимый напиток и любимая машина Ким Чжон Ира).

Правда, в последние годы северокорейскую экономику трудно назвать сталинистской в точном смысле слова. Кризисное десятилетие привело к резкому ослаблению государственного контроля над экономикой. В свое время Северная Корея была одной из немногих стран, в которой полностью отсутствовали рынки, а крестьяне не имели приусадебных участков. В середине же девяностых рыночная стихия затопила страну. Горожане меняли на продукты одежду, домашнюю утварь и всяческую кустарную продукцию. Крестьяне продавали то, что им удавалось вырастить на крохотных приусадебных участках или, при случае, украсть с колхозных полей. Небывалых масштабов достигла коррупция.

Крах экономики сопровождался инфляцией. Скрытая инфляция ощущалась еще в 1980-е годы, и конфискационная денежная реформа 1992 года была попыткой стабилизировать ситуацию. Однако эта попытка оказалась неудачной: после 1995 года контроль над денежным обращением был окончательно утерян, а доллар стал фактически главной валютой страны.

С середины 1990-х годов корейцы стали переходить слабо охраняемую границу с Китаем, так что в настоящее время в Манчжурии находится примерно 100 тысяч нелегальных эмигрантов из КНДР. Первоначально эти перебежчики искали спасения от голода, но в последнее годы значительную их часть составляют мелкие торговцы-челноки и «экономические мигранты». Цель последних - устроиться на неквалифицированную работу в Китае, заработать денег и вернуться обратно в Северную Корею. Некоторые из них хотели бы перебраться в Южную Корею, но сеульские власти сейчас не рвутся помогать своим «несчастным братьям», так что южнокорейские дипломаты не слишком вежливо выдворяют северокорейцев, явившихся к ним просить политического убежища.

В 1995-2002 гг. в КНДР произошел стихийный крах той системы государственного управления, которая когда-то была построена по советским образцам середины пятидесятых годов. И, кажется, северокорейское руководство готово признать этот свершившийся факт. Впрочем, другого выхода у него всё равно нет. Восстановление старой системы представляется невозможным: для этого нет ни ресурсов, ни кадров.

В этой обстановке летом 2002 года северокорейские власти начали первые экономические реформы, которые означали признание разрыва с традициями сталинистской экономики. Пхеньян остался верен своим привычкам: о реформах не было объявлено официально. Большинство реформ вступило в силу с 1 июля, но первые намёки на то, что в стране что-то меняется, появились в официальной печати только в сентябре, когда началась вторая серия реформ. Соответствующие статьи были оформлены в типичном для северокорейской пропаганды стиле. Передовицы официальных газет мельком упоминали, что в КНДР проводятся «мероприятия по дальнейшему совершенствованию системы экономического управления», и потом пространно доказывали, что эти мероприятия являются плодом исключительной мудрости Великого Вождя и не имеют ничего общего с реформами в других странах (корейская пропаганда никогда не признавала иностранных влияний и заимствований: ясно ведь, что иностранцы ничему не могут научить «великий корейский народ с пятитысячелетней историей»).

В чем же заключались эти «мероприятия по дальнейшему совершенствованию системы экономического управления» и каковы их первые результаты?

Наиболее важной стала ценовая реформа, резкое увеличение государственных розничных цен на основные товары и услуги, которые сейчас приблизились к ценам черного рынка. Килограмм риса, за который в госторговле десятилетиями платили 0.08 вон, с июля-августа 2002 г. стал стоить 44 воны, то есть в 550 раз больше! В то время килограмм риса на чёрном рынке стоил примерно 60 вон. Плата за проезд на пхеньянском трамвае увеличились в десять раз: с 0.10 до 1.00 воны. Стало платным жилье. Повышение цен сопровождалось полной или частичной отменой карточной системы (впрочем, на большей части территории страны карточки давно превратились в фикцию: их не отваривали уже 7-8 лет).

Разумеется, выросла и заработная плата - хотя её увеличение было не столь радикальным, как увеличение цен. По существуюшим оценкам, средняя зарплата выросла примерно в 25 раз, в то время как цены увеличились в 30-40 раз.

Наконец, в некоторых провинциях страны началась частичная раздача земельных участков в частное пользование. В северных провинциях крестьянам размер участков увеличили до 1200 квадратных метров. Если учесть, что до начала 1990-х годов северокорейский крестьянин довольствовался 15-20 квадратными метрами, то увеличение это - весьма внушительное. В некоторых районах землю выдали и рабочим заводов - в качестве компенсации за ставшую символической зарплату. В то же время, эксперименты с землей носят локальный характер, и затронули они только некоторые северокорейские провинции.

Прошла также и девальвация американского доллара. Валютный курс, который долгие годы составлял 2,2 вон за доллар, увеличился в 70 раз, и ныне равняется 153 вонам за американский доллар. Как и в случае с ценами, эта девальвация означает приближение к котировкам черного рынка, которые весной 2002 года составляли примерно 200 вон за доллар. С попытками лишить доллар его положения неофициальной национальной валюты было связано и принятое в декабре 2002 г. решение перевести все валютные операции на евро. Пресса обычно связывает это решение с очередным обострением американо-северокорейских отношений, однако в действительности о нём в неофициальном порядке было сообщено за несколько недель до начала очередного тура бесконечного ядерного кризиса.

Другим признаком перемен стало возрождение интереса КНДР к международному сотрудничеству. Стрго говоря, это - не первая попытка Пхеньяна наладить экономические связи с внешним миром. Еще в 1984 г. в КНДР был принят «Закон о смешанных предприятиях», на который поначалу возлагались немалые надежды. Однако западные инвесторы не хлынули в «страну чучхе». Они слишком хорошо помнили события начала семидесятых годов, когда северокорейские фирмы взяли немалые кредиты у западных банков - и отказались выплачивать их. В 1980 г. КНДР стала первой социалистической страной, объявившей дефолт по внешним займам (фактически выплаты прекратились еще в 1975 г.). Наследием тех времен стал долг западным банкам, который на 1997 г. составил примерно 2 млрд. дол. Выплачивать его Пхеньян, конечно, не собирается.

По-видимому, в семидесятые годы пхеньянские лидеры намеревались вести дела с западными партнерами в том же стиле, в котором они обычно работали с Москвой и Пекином. Понятие «кредитного рейтинга» им было явно не ведомо. За это они и поплатились: наученные горькими уроками семидесятых, западные инвесторы решили не наступать вторично на те же самые грабли, и в КНДР так и не пришли (тем более, что Китай и Вьетнам предоставляли им куда более заманчивые возможности). В общем, они были правы: когда после 1995 г. южнокорейские фирмы под нажимом собственного правительства стали инвестировать в Северную Корею, они быстро обнаружили, что бюрократия и разнообразные политические ограничения делают их бизнес там крайне сложным и дорогостоящим. Практически все действующие в КНДР южнокорейские инвестиционные проекты убыточны. Самый крупный из них - Кымганская туристская зона - сейчас существует только за счёт прямых дотаций сеульского правительства. Излишняя активность на Севере, кстати, стала одной из причин недавнего распада гигантского концерна Hyundai, который пошел ко дну, в том числе, и под тяжестью своих северокорейских проектов.

Неудачей закончились широко разрекламированные попытки создать свободную экономическую зону на стыке корейской, китайской и российской границе, в районе Рачжин-Сонбон. О создании этой СЭЗ было объявлено ещё в 1991 году, однако сколь-либо значительных инвестиций она так и не привлекла. Тем не менее, в 2002 году стали активно обсуждаться проекты новые проекты свободных экономических зон - в Кэсоне, близ границы с Южной Кореей, и в Синыйчжу, на границе с Китаем. Попытки создать СЭЗ в Синыйчжу, правда, сопровождались рядом трагикомических происшествий. Сначала было объявлено, что всё нынешнее население этого города будет выселено и заменено специально отобранными «образцовыми рабочими», которые и станут капиталистическими стахановцами. Потом Пхеньян назначил губернатором СЭЗ китайского миллиардера и голландского подданного Ян Бина. Китайские власти тут же выразили свое отношение к этой затее, оперативно посадив Ян Бина под арест как подозреваемого в уклонении от уплаты налогов (летом 2003 года он поучил внушительгный тюремный срок). С января 2003 года о СЭЗ Синыйчжу ничего не слышно. Похоже, что СЭЗ Синыйчжу разделила судьбу многих северокорейских проектов: помпезное начало, газетная шумиха, размышления журналистов об «историческом переломе» - и тихое забвение.

С начала реформ прошел ровно год. Каковы же их первые результаты? Если говорить о попытках развивать внешнеэкономические связи, то ясно: «нормальный» инвестор своего негативного отношения к Северной Корее не изменил. В последние годы почти все инвестиционные решения были продиктованы политическими, а не экономическими соображениями. Основными инвесторами сейчас являются южнокорейские компании, которых поддерживает и направляет сеульское правительство. Его логика проста: лучше сегодня немного заплатить за сохранение стабильности, чем расставаться с многократно большими суммами в случае полного краха Севера. «Солнечная политика» обходится Сеулу примерно в 400-500 миллионов долларов в год - не слишком большая сумма для экономики страны, которая сейчас занимает 13-е место в мире по объёмам ВВП.

Сложнее говорить о результатах ценовой реформы. Надо помнить, что северокорейские власти отличаются исключительной экономической наивностью. На протяжении десятилетий их страна была почти полностью изолирована от внешнего мира, и для северокорейского экономиста верхом мечтаний была поездка в брежневский Советский Союз (впрочем, в эту подозрительно либеральную страну их пускали не чаще, чем их советских коллег в семидесятые - в США). За пределами страны бывала только «золотая молодёжь», которая, однако, не слишком озабочена науками - и вообще чем-либо. В результате представления северокорейских специалистов и чиновников о рыночной экономике и её законах крайне туманны.

Ценовая реформа первоначально замышлялась как одноразовый акт. Похоже, что в Пхеньяне всерьёз считали: достаточно поднять цены в госторговле до рыночного уровня - и всё встанет на свои места. Однако 25-кратное повышение зарплат привело к резкому увеличению денежной массы - с вполне предсказуемыми последствиями. Инфляционные процессы в стране обострились. Власти наивно предполагали, что по новым ценам продукты будут доступны в магазинах. Однако произошло то, что и должно было произойти: увеличение наличной денежной массы привело к резкому росту цен в рыночном секторе экономики. Новые государственные цены, которые были достаточно реалистичны в июле 2002 г., вскоре оказались безнадёжно заниженными - и столь же искуственными, как их цены, сущестовавшие до реформы. В результате к началу этого года товары опять исчезли из госторговли. Они, само собой, доступны на рынках - но по многократно выросшим ценам.

В июле 2002 года, когда рыночная цена риса составляла 60 вон за килограм, его цена в госторговле была установлена на уровне 44 вон. Однако уже к октябрю рыночная цена риса достигла 120 вон килограмм, а сейчас она приближается к 200 вонам. В июле, когда официальный обменный курс был установлен на уровне 153 вон за доллар, на чёрном рынке за доллар давали 200 вон. Однако за последний год «чёрный курс» вырос до 700-800 вон. По оценкам Asia Wall Street Journal, годовой уровень инфляции сейчас составляет 600% - в три-четыре раза выше, чем до начала реформ.

Похоже, что Пхеньян не способен справиться с галопирующей инфляцией. Кроме того, частично легализовав чёрную экономику, власти КНДР отказались от важных рычагов контроля над своими поддаными (впрочем, похоже, у них все равно не было другого выхода). Всё это означает, ухудшение экономического положения страны и ослабление государственного контроля над населением.

Означает ли это, что недалёк тот день, когда КНДР разделит судьбу чаушесковской Румынии или хоннекеровской Германии? Возможно. Впрочем, не надо торопиться с прогнозами. Достаточно напомнить, что десять лет назад эксперты единодушно предсказывали, что падение пхеньянского режима произойдёт со дня на день. Власти КНДР уже не раз демонстрировали, что они в состоянии пережить самые тяжёлые кризисы - пусть и ценой сотен тысяч жизней. Кроме того, судьба КНДР сейчас во многом зависит от её международного положения и умения пхеньянских дипломатов играть на американских, южнокорейских и японских противоречиях и фобиях. Но это уже - тема другого рассказа.